Сегодня у главного редактора журнала "Asa" (Знание) Игоря Васильева день рождения. Ему исполняется 35 лет. Не юбилей, конечно, но круглая дата, важная веха. Сообщество Арахау поздравляет его с этой знаменательной датой и желает новых креативов. Уж чего-чего, а за этим делом Игорь в карман не полезет. Он буквально фонтанирует идеями. Не мало было сделано им и для того, чтобы журнал, который он возглавляет вот уже четвертый год подряд, заиграл новыми темами, а мероприятия, проводимые под его эгидой по популяризации творческих инноваций, не потеряли интереса. В этот день хочется сказать ему спасибо. Издание ведь сложного формата, но тем не менее, ведомое им, как некий диковинный фрегат, оно не только не наталкивается на рифы, но и продолжает брать к себе на борт новые таланты. Под парусом Арахау журнал плывет в авангард, за грань постмодернизма, за грань привычного и пока еще уютного мирка патриархального регионализма...
Недавно еще раз перечитал одну из первых книг Васильева "Путешествие манихея". Выпущена она была в уже далеком, страшно сказать, 2009 году. Я тогда написал вступление к его книге, называлось оно "Евангелие от Лисы". В начало вставил эпиграф из «Слова о пьлку Игореве»: «Игорь к Дону вой ведет. Уже бо беды его пасет птицъ по дубию... лисици брешут на черленыя щиты». Вряд ли где этот текст есть в интернете. Так что с удовольствием сегодня сделаю дубль, уже в электронном виде...
«Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий...» Как-то сразу пришли на память эти строки. А теперь представьте, что повествование о роковых событиях неудачного похода новгород-северского князя на половцев излагается от лица лисицы. Нет-нет, не того персонажа русских сказок, где лиса со скалочкой и не Рейнарда из бестиарного «Изенгримуса». Речь ведется от имени лисы-оборотня, знакомого по новеллам Пу Сун Лина, Исикавы Дзюна и Елены Шварц.
Лисы. Пространство. Космос. Примерно так можно охарактеризовать тот настрой, который передается читателю после знакомства с новой книгой Игоря Васильева «Путешествие манихея». Книги своеобычной и на первый взгляд непритязательной. Однако не покидает ощущение, что автор скользит по временным поверхностям истории в чужом и, я бы даже сказал, в чужеродном обличье. Он будто смотрит на калейдоскоп новостных и рекламных телезаставок к истраченным тленом летописям глубокой древности. И этот разлад, несоответствие двух планов, двух пластов «сегодня» и «вчера» Васильев пытается устранить инъекцией восточной философии.
«Миры растут и делятся, порождая друг друга. И все их обитатели хотят превратить темный океан в мутную воду каналов. Хотят наслаждаться искусственной рябью на глади бассейна». Это из миниатюры Васильева «Микрокосм». А вот взят уже другой тон, апеллирующий к самому Будде:
Разложи свою личность на дхармы.
И теки, и теки, и теки.
Ты и так колесованный кармой.
Так иди!
Или может, сиди.
Маска современности, кажется, прирастает к прошлому, когда автор будто подсмотрел «Сон Ивана III». Цapь, еще не Грозный, не Четвертый, но уже в «огонь глядит». Характерно, что в этой исторической миниатюре Васильев вновь резко меняет стилистику (уже не псалмы да мантры, а былинный триллер). Поэт словно пытается запутать охотника, который идет по его следу:
Разгорелся тут костер ясным пламенем,
Негасимым пламенем, огнем радостным.
Глядит царь в огонь,
А дровишки в нем -
Все людишки наши российские.
И боярин тут, и холоп, юрод,
Деревенщина и посадские.
Аллюзии и реминисценции... В книге Васильева их целая заводь. Но здесь не просто скопления цитат, их акценты смещены. Иногда слишком контрастно и даже эпатажно, как, например, там, где «задницу де Сада ласково гладят холеные руки». Если у Блока «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека», то у Васильева «Дождь. Свалка. Крик феникса». Здесь и посвящение Ницше, и Высоцкому, и Михаилу Кузьмину, и мандельштамовский перифраз «Мы как прежде живем, под собою не чуя страны. Наши вопли давно никому не нужны». Таков далеко не полный перечень «списка манихея», эдакий маршрут литературного путешествия, в которое отправляется автор новой книги. Ее можно было бы назвать своеобразным «Ноевым ковчегом», в котором разноголосьем звучат отголоски эпох, бушуют атавистические останки потока сознания знаменитых поэтов, писателей и их персонажей.
И, конечно, как тут без наших старых знакомых лисиц. Но волшебство они творят из-под палки: ведь «Вокруг давно одни свалки .И зайцев нет – все коты». Или вот еще:
Где ты, лисичка, уснула? –
В какой-нибудь, видно, дыре.
Скривились в сладких посулах
Рыбьи губы в мутной воде.
Чувствуется, что эстетика японской поэзии наиболее близка Игорю Васильеву: сквозь смысловые лакуны любых его стихов нет-нет, да и проглянет хокку. Как выстрел в феникса. Для русского уха это порой необычно, но интригующе. Ткань стиха не всегда ровная, так это ж – проделки лисы-оборотня. Она опять так некстати сунула свой рыжий нос в фарфоровую емкость для туши.
За верность этой эстетики «дальней ориентальности» Игоря Васильева я бы назвал «камикадзе кубанской литературы». Его полет творческой фантазии не остановит никакое memento mori. Именно так называется его стихотворение:
Я живу у двери.
Здесь тружусь, отдыхаю...
Время знай все идет.
И легонько толкает.
А дверь ждет –
Непременно войду.
Кстати есть у него и про камикадзе («Божественный ветер»)... Если начинается книга миниатюрой «Макрокосм», то заканчивается, как и положено, «Микрокосмом». От большого – к малому. Это, насколько помню, индуктивный метод познания (дедукцию оставим Шерлоку Холмсу).
«Утром он выполз из грязного подвала, где прятался от бомбардировки вместе с крысами... У него появилось чувство, что город выпотрошили и бросили на гигантской свалке. Среди остовов иногда копошились... Это были уже не люди. Копошились крабы. Перепуганные и озлобленные».
Согласитесь, звучит зловеще для финала. Скажут: упадочничество, эскапизм, мизантропия. Но ведь можно увидеть совсем другой смысл, если смотреть на все это через призму философии перерождений и кармы. Жизнь неистребима. А крабы? Ну что крабы... Знать, ими стали люди, не любившие стихов.
Иван Карасев |