АНДРЕЙ КАМИНСКИЙ
С турком тогда много воевали. Казалось и мир подписан на века, ан, глядь – новая война. А если и сами турки не воюют, то черкесов да татар горских науськивают, подбивают их жечь станицы казачьи. Сильно злобился султан, что русские у него Кубань да Крым отобрали, вот – вот и Кавказ отберут. Много царь вдоль реки крепостей да острогов понаставил, много казаки станиц основали – не прорваться налетчикам. Да пришла беда такая, что и лихость казачья не помогла.
В ту пору на Кубани часто лихоманки лютовали, много народу перемучили. А той весной – словно сам черт разом спустил с цепи всех сестер – лихорадок. По станицам и крепостям люди как мухи мерли. А здоровым людям блазнится начало всякое. То на колокольне нечисть всякая мерещится, да такая о которой и самые старые старики раньше не рассказывали. То в лесу вдруг явится охотникам великан, густой шерстью поросший, а из груди – словно топор костяной торчит. В Баталпашинской восемь баб кликушами заорали, в Прочном Окопе – за два дня десять человек пропало неведомо куда, в Невинномысской атаман станичный слег с утра, так и встать не мог, паралич его разбил.
Ясно стало – кто-то ворожит, порчу на казаков да солдат царских пускает. Думали на ведьм – известно ведь, у бисовых девок роду – племени нет, окромя нечисти лесной да болотной, им дай только потешится над крещеным людом.
Да тут нагрянула беда в Воровсколесскую. Откуда не возьмись стали летать над нею птицы черные, невиданные. Три дня над станицей кружили – к кому на крышу хаты опустится, у того наутро кто-то да в семье сляжет, а то и представится. А на четвертый день птицы исчезли, а в Воровсколесскую ворвались черкесы, еле отбились тогда. Тут уж стало понятно – своя нечисть какая – то помогает басурманам. Пытались изгнать ее как крещеному человеку и подобает – попы молебны служили, святой водой все кропили – не дается проклятая и все тут, только еще свирепей лютует. А меж тем напасть уже до Усть-Лабинской крепости докатилась, половина гарнизона слегла, вторая половина еле держится. Вот тут и стало ясно – если не прекратится это все, некому линию будет охранять, ринутся из-за Кубани черкесы да турки, все на своем пути сметут.
Круг казачий в Екатеринодаре собирался, много о чем тогда говорили казаки. А потом атаман седлал коня, да и поскакал с батюшкой войсковым, к морю Азовскому. В камышах, в плавнях нашел он хату злой бабы Голояды. До утра о чем – то с ней ночью шептался, а на следующую ночь по всей земле Войска Черноморского в небе хохот да вой стоял. Слетались ворожейки к верховной ведьме своей совет держать.
Рыжечка там тоже была – с тех пор как с из черкесских земель вернулась ни одно собрание ведьмовское без нее не обходилось, ни один шабаш. Только не праздник на сей раз был – думали ведьмы, что за напасть на них идет. Рыжечка в сторонке стояла – чай недавно тут появилась, знай сверчок свой шесток. А ведьмы все слетались – кто на метле, кто на козле черном или змие огненном, кто птицей или зверем прискочит. Разные – и девки молодые и бабы спелые и старухи дряхлые, с усами и зубами в два ряда. Кто в опрятной одежде, кто в лохмотьях, а кто и голый совсем. Собрались вокруг ведьминой хаты – как вороны слетелись, слушают, что Голояда гуторит
– Удды черкесские после смерти Ногучицы так быстро бы не оправились, – Голояда грит. – Это кто-то другой ворожит. Кто их вас сказать может откуда эта напасть взялась?
– Уж кто это хваткий такой, не знаю, – грит Лючия-босорканя, – а откуда, сказать могу.
Не только запорожцы вступали тогда в войско Черноморское – были там и волохи и ляхи и сербы с болгарами. Так и появились на Кубани вместе с ведьмами киевскими да полесскими карпатские босорки, волошские стригойки, болгарские вештицы. Кто-то за собой родовое проклятие привез, у кого мать чародейством грешила, да его дочке и передалось, кто и сам колдуном был. Так и пан Олесь, шляхтич мелкий из-под Львову, подался в казачество, да забыл сказать, что из Польши его, вместе с женой-угринкой за чародейство прогнали. Воевал с турком храбро, стал атаманом станичным. Шесть дочерей родилось у него, да все от лихоманки сгорели, седьмая выжила, хотя мать от родов померла. Поговаривали, что душа матери – ведьмы в Лучию и вселилась. После смерти отца могли и прибить да пожалели сироту. Вот и выросла – ведьма сильная, да злая.
– От истоков Кубани все идет, – продолжала босорка. – Прошлой ночью моя вторая душа ночной бабочкой летала вверх по Кубани. Только до Прочного Окопа долетела – на полпути на меня кинулись совы большие, в каждом глазе по два зрачка – птичий да человечий. Еле ушла от них. Летели они с востока, чуть ли не от самой Эльбрус – горы.
– Нужно кого-то туда в теле отправить, – сказала Голояда, – узнаем хоть что за напасть. Пойдешь, Лучия?
– Уволь, матушка, – отвечает босорканя, – уж не знаю, кто теми совами обернулся, да только не под силу они мне были. Чую я – за ними сила грозная, сильнее удд черкесских. Не совладать нам с нею.
– А на кой они черт нам, Голояда, – еще одна ведьма грит, – иль казаки да солдаты нам друзьями стали. Мало что ли нам они крови попортили с их попами? Помрут, да и шут с ними, нам спокойней будет.
– Не будет Умила – Голояда отвечает, – коль хлынут сюда черкесы, они с нами цацкаться не будут. У них вон удды есть, да и Вий знает, еще кто – вроде тех, кто порчу эту наупстил. Надо узнать кто это, надо. Кто вверх по Кубани пойдет?
Шепчутся ведьмы, переглядываются, а никто так и не решается. Решили жребий тянуть. Мешок из гадючьих шкур сшитый принесли, да и кинули туда тридцать три боба, по числу ведьм. Тридцать два боба черных и один белый. Стали ведьмы тянуть жребий из мешка и боб белый Рыжечке и достался.
Делать нечего – собралась молодая ведьма в дорогу. Следующей ночью, как последнее напутствие от Голояды получила, вышла на берег Кубани, три раза вокруг себя повернулась, слово тайное сказала и в реку ужом нырнула. Плывет ночью, утром на берег выходит – оглядеться. Так и проплыла мимо Екатеринодара, Усть-Лабинской, Кавказской. У Прочного Окопа, не удержалась Рыжечка, из реки выползла, да в бабочку ночную перекинулась. Полетела в крепость – а там уж издалека видно – по стенам бродят вразвалку мохнатые да рогатые, внутрь запрыгивают, ухают, хохочут. Солдаты их не видят, на посту стоят – исхудавшие, желтые, винтовку в руках еле держат. Половина гарнизона в лазарете лежит, на кладбище гарнизонном с десяток свежих крестов появилась.
Тут видит Рыжечка – с юга летит кто-то. Глядь, а там совы, о которых босорка рассказывала, а с ними что-то и вовсе непонятное – волчица по небу скачет, а на ногах – перья птичьи. Рыжечка недолго думая из крепости вон кинулась, до Кубани долетела, да в воду жабой скакнула. Через реку переплыла на другой берег, перекинулась волчицей. Бежит по лесу, принюхивается. Вдруг слышит – стук копыт вдалеке. Затаилась в кустах, прислушивается. Видит – едет по тропке джигит черкесский на коне вороном. Рыжечка из кустов к нему кинулась, конь на дыбы встал, волчица ему в горло и вцепилась, опрокинула. Черкес за пистоль хватился. Вдруг из кустов вторая волчица выпрыгнула, вмиг басурманина загрызла. Замерли волчицы над трупом, зубы скалят, рычат. Обе похожи: ростом невелики, худые да верткие, только у ведьмы шерсть рыжиной отливает, а у супротивницы черный волос пробивается. Тут она и говорит человечьим голосом
– А ты ведь тоже не просто зверь лесной. Ссорится нам нечего – тут мяса обеим хватит и еще останется.
Опешила Рыжечка, но быстро смекнула, что к чему. Много какой нечисти в ту пору по земле ходило и не с каждой враждовать стоило, коль уж она дружбу предлагает. Кивнула, молча, быстро обе волчицы кониной и человечиной наелись.
– Светает уж – говорит тут оборотень Рыжечке, – скоро мне волчью шкуру скидывать придется. Тут у меня землянка неподалеку, пойдем туда. Там и расскажешь – кто такая и чего здесь ищешь.
Согласилась Рыжечка. Пробрались они меж холмов и оврагов в самую глушь, где под старым дубом убежище было, от абрека какого – то осталось. Едва внутрь залезли – тут и рассвело. Ведьма тут волчью шкуру сбросила, глянь – а волчица тоже девкой обернулась, не старше самой Рыжечки. Сама худая, смуглая, лицо узкое, зато волосья густые, длинные, чуть ли не до пяток спадают. И глаза – большие, черные и смотрят по-волчьи.
– Ну, давай знакомится, – грит, – я Лусине, из хатукайских эрмелов. Родители меня выдать замуж за черкесского князя хотели, да мне он не по нраву пришелся. Ума нет, зато гонору хоть отбавляй, руки стал распускать. Кровь у меня буйная – взыграла как-то, я его ночью и зарезала. За то отец и мать меня прокляли, из аула выгнали в леса, в горы. Иду я, вижу – с небес сыпется что-то белое как снег, пахнет вкусно и на вид как крупа. Не удержалась, попробовала – тут волчья шкура на плечи и прыгнула. Стала я мардагайлом, женщиной – волком. Семь лет мне бегать по лесам и горам, звериным житьем жить. Три года пробегала, четыре осталось. Вот о себе рассказала, теперь ты о себе поведай.
Рыжечка скрывать ничего не стала, все как на духу рассказала. Лусине сидит, головой кивает да брови хмурит. А как ведьма замолчала, так и говорит.
– Знаю я, кто на вас напасть эту наслал – обуры, ведьмы карачаевские. Раньше-то они тут нечасто шастали, а как удды ослабели, так и зачастили, на речном песке валяются, волками да лисицами перекидываться. Подслушала я как-то, о чем они между собой говорят. Турки им заплатили, чтобы они порчу эту навели – вот обуры и воззвали к Эрк-Джылану, всякого зла владыке, чтобы тот поднял из под земли свое отродье – Сороконогого Къыркабана. У чудовища веки до самой земли опущены, только Эрк-Джылан их и может поднять, если обур ему жертвы богатые принесет. А как Къыркабан глаза откроет, так и идет от него порча, на кого колдун укажет.
– Можно ли одолеть его как-то? – Рыжечка спрашивает.
– Колдовством Къыркабана все ваши ведьмы одолеть не смогут. Но слышала я, что враждует с ним Халта-Хырса, Паучья Княгиня. Если не побоишься встретится с Хырсой, если слуги ее тебя сразу не съедят – кто знает, может и договоритесь.
– Скажешь, может. – Рыжечка грит, – как найти эту Халту – Хырсу?
– Далеко в горах, в туманных ущельях властвует она над племенем Сары-гыбы – огромных пауков. К самым истокам Урупа иди, а там еще день пути на юг, к горе Диц.
Рыжечка Лусине отблагодарила – прядь волос из головы выдернула, вокруг пальца оборотня обвязала, слово тайное прошептала.
– Переберешься за Кубань, покажешь эту прядь Голояде, верховной ведьме кубанской, расскажи, как все было. Глядишь, и сумеют с тебя проклятье снять раньше срока.
На том и расстались – мардагайл в норе своей осталась, ночи дожидаться, а Рыжечка сорокой обернулась и на юг полетела, к горе Диц.
То птицей летит ведьма, то волчицей рыщет, то рыбой по горным рекам плывет. Холмы вокруг уже давно в горы превратились, лес все гуще и страшнее становится. Поначалу черкесских аулов тут много попадались, а потом и они пропали. Знать близко уже Диц проклятая гора, коей черкесы с турками пуще Собер-Баша боялись. Горы высоченные, ущелья темные, туманом заволоченные. Летит ведьма мышью летучей, вдруг чувствует – догоняет ее кто-то. Оборачивается, а там – мышь не мышь, сова не сова, только глаза огромные и в них зрачка два. Мигом почуяла Рыжечка, что не по силам ей, с убуром схватится – вниз кинулась в ущелье, да человеческий облик приняла. Видит – чудище вверху кружит, а вниз не спускается, будто боится чего.
Делать нечего Рыжечке – пошла она вниз по ущелью. Под ногами у нее ручеек бежит, а меж камней кости да черепа валяются, звериные да человечьи. По бокам в ущелье норы отходят, оттуда глаза пялятся, шуршит кто-то. Туман со стен все больше сползает, не видно не зги. Страшно ведьме, а делать нечего, идет.
И тут раз – словно в сеть рыбачью угодила. Дернулась назад – еще больше запуталась, нити клейкие всю облепили. Глядит Рыжечка – страх-то какой! Тянутся к ней из тумана лапы – длинные, когтистые, щетиной желтой поросшие. А за ними выходит чудовище. Вроде до пояса девка – краса неописуемая, и станом тонка и кожей бела. Глаза синие как море, волосы – чистое золото. А ниже пояса – тулово, как у паука, только побольше иного быка будет. А позади – еще пауки желтые ползут, со здорового кобеля каждый.
– Много мух в мою паутину попались, – чудовище говорит, – но такой молоденькой, да пригожей давно не было. Ты, хорошая моя, не бойся, не будет больно. Я тебя в лобик поцелую, ты и уснешь – даже не почувствуешь как детки мои из тебя все соки выпьют, кожу да кости оставят. А душа твоя в пауке возродится.
Тут и туман расступился, смотрит ведьма – вокруг нее везде паутина, а в ней что-то полощется, словно рубаха на ветру. Пригляделась – а то кожа пустая на скелетах болтается.
– Ну что, урыс девка – грит чудовище, – сказать, что хочешь на прощанье?
– Скажу что негоже тебе, Паучья Княгиня малым довольствоваться, когда большое само в руки идет. Меня заесть – дело нехитрое, а вот врагу исконному глаз на клык натянуть – задачка потруднее будет.
– О чем ты – спрашивает Халта – Хырса.
Ну, Рыжечка, все как на духу выложила Паучьей Ведьме. Та сидит, брови хмурит.
– От века враждую я с Сороконогим Къыркабаном, – говорит она, – и с хозяином его Эрк-Джыланом, от веку сражаются мои слуги – желтые пауки с обурами, но сильные чары хранят место их сборищ от Сары-гыбы и нет нам туда хода.
Призадумалась Халта-Хырса.
– Через два дня соберутся обуры на Хыйны-Тала, колдовской поляне. Там в жертву Къыркабану принесут кровь и души младенцев. Каждый месяц его так кормить надо, чтобы он под землю не ушел – тяжко ему даже свет луны и звезд видеть. А чтобы сильней была порча, чтобы выморить урысов и казаков под корень – нужна им молодая девица знатного рода, в жертву Сороконогому.
– Ну, так подскажи, как такому помешать, – грит Рыжечка, – хочешь ведь, Къыркабана вашего в дураках оставить.
– Думаю и вправду, – сможешь ты туда пробиться. Знаю я на кого обуры глаз положили – на Халимат, дочку Крым-Шамхала, князя карачаевского. Поспеешь к ней раньше них – глядишь и выгорит дело. А чтобы совсем без защиты не быть – прими-ка от меня подарок.
Халта-Хырса ладонь перед собой выставила, подула на нее и на ней, неведомо откуда появился паук-крестовик. Ведьма его бросила, да так, что он за пазуху Рыжечке и закатился. Та только дернуться успела – паук у нее меж титек забился, да и сгинул. Только чувствует Рыжечка, как у нее в груди что-то ноет – давит, словно под кожей скребется. Тут же паутина с нее спала, в тумане растаяла. А желтые пауки по норам забились.
– Попадешь на Хыйны-Тала – грит Паучья Ведьма, – как почуешь, что время пришло – три раза имя мое выкрикнешь, а потом беги, если сможешь.
Рассказала напоследок Халта-Хырса Рыжечке где крепость Крым-Шамхала искать, да и расстались на том. Пошла ведьма опять на восток. Горы все выше, леса в долинах все ели да сосны, а на вершинах гор и вовсе деревьев нет уже, только и есть, что снег да лед.
А как увидела Рыжечка Эльбрус, великую гору – поняла, что совсем близко уж.
Неприступен в ту пору был Карачай. Среди скал его, укрывались все закубанские хищники, абреки и люди беззаконные, приюта и в собственных обществах не знавшие, под страхом смерти от своих пребывавшие.
Горд и смел был Крым-Шамхал, сильнейший из князей карачаевских. В крепости каменной жил, на вершине гор. Много овец да коз да коней держал, шерстью торговал, много денег скопил. Сыновья джигиты, все как один, за Кубань много раз в набег ходили. Дочь Халимат – красавица, умница – за такую не стыдно любому князю посвататься. Да только недавно беда с ней какая-то приключилась: ночью сны плохие снится стали, по углам тени шуршат, на крыше кошек видят черных, каких в этих местах никогда не видали. Ночью с гор крики, мяв, вой доносится, а поутру княжна встает чуть жива – бледная, синяки под глазами. Сама ест все меньше, чахнет, будто усыхает на глазах.
Тут и пошел слух по Карачаю – сглазили ее, заворожили обуры. Крым-Шамхал и к муллам обращался и к знахарям – все без толку.
Вот тут и появился у крепости княжеской святой странник, босоногий, худой да бойкий. От аула к аулу ходил, больных исцелял, злых духов прогонял, именем Аллаха всех благословлял. Крым-Шамхал к нему гонцов посылать не стал, сам вышел, пешим, как простолюдин, челом бил.
– Спаси, – грит, – дочку святой, человек, все что хочешь отдам.
– За святое дело, меня Аллах наградит, не ты, – отвечал шейх, – пойдем, покажешь дочку.
Князь странника в крепость вводит, на самое почетное место садит. Халимат выходит – черноброва, черноока, стройна как тростинка. Чан с водой выносит, гостю почетному ноги омывает. Смотрит, а кожа у старца молодая, нежная, как у отрока или девицы. Халимат сказать что-то хотела – дервиш на нее глянул, глазом моргнул – молодым, задорным. Так княжна и смолчала. А тут уж и угощение подоспело. Князь думал, что святой человек много есть не будет, вынес чашу с мамалыгой да вторую с черносливом. Гость головой покачал и сказал.
– Думал я, что пришел в гости к князю, а оказалось – к пастуху безродному.
Крым-Шамхал вознегодовал, кликнул слуг. Те собрали такой стол, что и султана турецкого не зазорно было бы угостить. Странник все умял, посмотрел на князя и сказал.
– Сегодня к твоей дочери, снова обур придут, чтобы увести ее на Хыйны-Тала, а там и погубить совсем. Коль не хочешь такой участи для княжны – позволь мне сегодня на ночь у нее остаться в комнате, а сам к двери до утра не подходи.
Ахнула Халимат, алым румянцем залилась – где это видано, чтобы чужой мужчина у незамужней девушки в спальне ночевал. Нахмурился и Крым-Шамхал, но кивнул все же. Известно ведь – эфенди свят как ангел, от грехов людских он избавлен.
Вот так и вошли они вдвоем в покои девичьи – шейх и красавица Халимат. Только дверь захлопнулась, шейх три раза вокруг себя повернулся, сказал что-то – и обернулся рыжей ведьмой. Халимат закричать хотела – Рыжечка метнулась к ней, рот ладонью прикрыла.
– Тихо, дуреха, – грит, – на меня одну у тебя надежда. У меня с обурами вашими свои счеты. Тебя я не трону, если тихо сидеть будешь, а там глядишь и не достанешься Сороконогому.
Княжна слушает, только глазами хлопает, а потом села на кровать, голову опустила и как заревет. При эфенди еще держалась, виду не показывала, а рядом с такой же девкой, как бы и не так совестно. Рыжечка рядом с Халимат уселась, по голове ее гладит, утешает.
– Ложись спать, – говорит, – а я рядом примощусь. Глаза обурам отведу, так что они меня за тебя примут, а тебя и вовсе не приметят.
Послушалась Халимат – легла на кровать, одеялом прикрылась. Рыжечка рядом с княжной легла, та к ней прижалась, словно защиты прося. Рыжечка ее успокаивает, по голове гладит – так карачаевка и заснула. А ведьма лежит, ждет.
За окном полная луна взошла и тут – кошка черная в окно – прыг! А ведь тут до земли – пять человек можно друг на друга поставить и то мало будет. Рыжечка и удивиться не успела, как вместо кошки на окне уже старуха сидит голая. Кожа дряблая, кости торчат, нос крючком и волосья седые развеваются. Сидит, ухмыляется, глазами в два зрачка зыркает.
– Пойдем, – грит, – княжна, заждались тебя уж.
С окна спрыгнула, к очагу подошла, золу из очага выгребла, вымазалась ею с головы да пят. И приговаривает при этом:
– Как мазь эта к коже пристает, так пусть и княжна ко мне прилепится, привяжется. Куда я – туда и она пойдет, никуда не свернет. Чух гауаса, гуса сахашо.
Сказала – и выпрыгнула в окно. Ведьма подошла – а там уже сов десять летает, ухают.
– Прыгай, – кричат, – прыгай, Халимат. Не бойся, не разобьешься.
Послушалась Рыжечка, прыгнула – совы тут же ей в плечи – руки, когтями вцепились, понесли над землей. Вот уж и крепости внизу пропали, горы пошли, туманами и облаками заволоченные. Между скал бурлит река Уллукам, пенится, меж отрогов бросается. Все выше и выше ведьмы поднимаются – вот влетели в долину на берегу Уллукама. На большой поляне костер горит, а вокруг него скачут обуры. В руках плачущих младенцев держат, перекидывают друг другу. Не поймешь – вроде и бабы страшные, растрепанные, а одежду скинет, на речном песке поваляется – вскочит рысью иль волчицей или совой взлетит. Так быстро перекидываются, что и не уследишь – тулово человечье, а голова звериная иль наоборот. Хохочут, пляшут, не то поют, не то воют на луну:
Къыркъ аякълы Къыркъабан,
Къутун алыучан – сан салыучан
Обур эшген – Къыркабан!
И смрад трупный отовсюду разит. А перед костром сам Къыркабан на сорока кабаньих копытах стоит. Высотой с дуб, шкура корнями да червями земляными увита, вместо носа пятачок, клыки кабаньи до носа завиваются, веки длинные до земли свисают. 
Тут одна ведьма, кинжал выхватила, младенцу сердце пробила, в плошку костяную собрала и давай на чудовище брызгать. За ней и остальные принялись резать. Къыркабан рычит, головой мотает, веки болтаются – вот – вот откроются. Тут ведьмы, что Рыжечку принесли, обратно перекинулись и повели к чудовищу. Обуры на нее кровью младенцев брызгают, славу Хозяину выкрикивают. Подвели ее к Къыркабану, на колени опуститься заставили. Тут перед ней прыг волчица черная, с перьями на ногах – и тут же ведьмой старой обернулась. Одна обур ей нож в руку вложила, остальные кричат:
– Иштым, Иштым вырви сердце Халимат, подари Сороконогому.
Только обур нож занесла – Рыжечка слово тайное сказала и перекинулась в свое настоящее обличье. Обур так и ахнули, а ведьма руки к луне вскинула и трижды прокричала:
– Халта-Хырса! Халта-Хырса! Халта-Хырса!
И тут же чувствует – в груди у нее запекло, заболело и паук наружу выскочил – прямо на лицо Иштым. Та замертво упала, изо рта пена потекла, а вслед за ней – много мелких желтых паучков выбежало. Тут же они расти принялись, пока не вымахали с собаку. Обуры врассыпную – кто совой взлетел, кто зверем в лес кинулся, ну а кто не успел – того Сары-Гыбы растерзали. Другие пауки на Къыркабана кинулись – тот зарычал, заметался, да и провалился сквозь землю. Тут и Рыжечка поняла, что и ей пора – прыгнула в Уллукам, рыбой обернулась.
Уллукам ниже в Кубань впадал, так ведьма и плыла по нему до Баталпашинской. Там на берег вышла, невидимкой прикинулась, стала слушать, что люди говорят. Мор прошел, кто болел, вдруг, выздоровел, а вся нечисть разом сгинула, как будто и не было ничего. Ушел Сороконогий Къркабан, а с ним и вся порча, все беда убралась.
Так и вернулась Рыжечка с победой к сестрам – ведьмам. Те тоже даром времени не теряли – сняли заклятие с Лусине, обернули ее вновь красавицей-армянкой. К родным возвращаться не стала – нашли ей мужа в Екатеринодаре, сына армянского купца, а Лусине потом деньгами ведьмам помогала, да и сама у Рыжечки училась понемногу.
А на следующий год война с турком началась и черкесами. Русские и Карачай заняли и турка разбили, из Анапы с Сухум-Кале вышибли. Тогда и ушли турки с Кавказа.

См. также Рыжечка и куколка из чертовой бороды